Цитата сообщения TimOlya
«Царица кроткая, краса земных царей…»Часть 3.
Императрица Елизавета Алексеевна. 1817. Беннер. Эрмитаж.
.
После возвращения в Россию, Елизавета Алексеевна возвращается также к привычной жизни супруги императора, занимающей при нем второе место. Она делит свой досуг с ограниченным кругом преданных ей лиц, много читает, занимается благотворительностью, ищет утешение в религии, увлеченном знакомстве с религиозной литературой.
В начале 1816 года императрица знакомится с Н.М. Карамзиным, и уже 14 января Карамзин пишет жене: «Государыня Елисавета Алексеевна изъявила намерение принять меня без чинов на сих днях слушать мою Историю».
Чтение «Истории» состоялось, и вот как Карамзин описывает этот вечер: «Вчера, в 7 часов вечера, приехал я с Уваровым к императрице Елисавете Алекс. Мы нашли ее совершенно одну, в большом кабинете. Она еще хороша лицом, миловидна, стройна, имеет серебряный голос и взор прелестный. Читали долго, но в глубоком молчании, следственно холодно. К сожалению, уткнув глаза в книгу, я не мог часто взглядывать на императрицу; а на нее приятно смотреть. В ее глазах есть нечто красноречивое. Она казалась довольною. После мы говорили с час, ловко и свободно, о войне Французской, о пожаре Московском и проч. В начале одиннадцатого она изъявила мне благодарность, мы расстались, и я вышел с приятным воспоминанием. Надобно было видеть эту интересную женщину одну, в прекрасном белом платье, среди большой, слабо освещенной комнаты: в ней было что-то магическое и воздушное».
Отношения между Елизаветой Алексеевной и знаменитым историком заслуживают внимания, потому что они сразу приняли особо интимный характер взаимного доверия, Н. М. Карамзин сумел заинтересовать государыню своими беседами и чтением «Истории Государства Российского». Частенько для практики в русском языке императрица сама читала вслух произведения историка, и при этом происходил оживленный обмен мыслями... За последующие годы доверие Елизаветы к Карамзину настолько окрепло, что она начала ему читать свои дневники за все время пребывания в России.
Имя Елизаветы Алексеевны систематически упоминается в переписке Карамзина с близкими ему людьми, что свидетельствовало о достаточно частом их общении, не говоря уже об их переписке. Карамзин не скупится на похвалы императрице: «Умом душе мила». Но главное, как сам Карамзин оценил место этой женщины в своей жизни. «Судьба странным образом приблизила меня в летах преклонных ко Двору необыкновенному, чьей милости ищут, но кого редко любят. Ты не менее моего знаешь двух (имеются в виду император Александр и императрица-мать Мария Федоровна), но третью я узнал короче: Императрицу Елисавету, женщину редкую. …я имел счастье беседовать с ней еженедельно, иногда часа по два и более, с глазу на глаз; иногда мы читали вместе; иногда даже спорили, и всегда я выходил из Ее кабинета с приятным чувством. К ней написал я, может быть, последние стихи в моей жизни, в которых сказал:
Здесь все мечта и сон; но будет пробужденье!
Тебя узнал я здесь в приятном сновиденье:
Узнаю наяву!..
В самом деле, чем более приближаюсь к концу жизни, тем более она мне кажется сновидением».
Но жизнь императрицы шла своим чередом. Особенное впечатление произвело на нее посещение Москвы в 1817 г., в которой она не была со дня коронования. Она много выезжала. Присутствовала вместе с императором при закладке храма Христа Спасителя на Воробьевых горах. Посещала монастыри и церкви: Саввино-Сторожевский монастырь в Звенигороде с его уникальной коллекцией и необычайно красивыми окрестностями, Воскресенский в Новом Иерусалиме, Троице-Сергиеву лавру. Побывала в Странноприимном доме гр. Шереметева.
Весьма примечательны ее визиты в Архив Московской государственной коллегии иностранных дел. «Завтра для меня будет маленький праздник, - сообщает она матери. - Я во второй раз проведу часть утра в Архиве: это меня занимает и завлекает. Ничего я так не люблю как исторический хлам...».
Ознакомление с собранием архива показало, что посещение Архива носило не протокольный характер, а было вызвано ее искренним интересом к историческим документам. Она побывала в Архиве дважды, сперва просмотрев древние исторические документы, касавшиеся России. Другой раз — дипломатические документы сношения русских царей с европейскими и азиатскими державами.
Императрица Елизавета Алексеевна. 1815. Изабе.
А.П. Рокштуль. 1798 – 1877 по оригиналу Ж-Б Изабе 1815. Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. 1817
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны.
Она присутствует на вечерах у именитых москвичей. Словом, императрица вела непривычный для себя образ жизни. Посещение государем Европы она использовала для того, чтобы повидаться со своей баденской родней: «Когда в 1818 г., государь отправился на конгресс в Лайбах, то императрица выехала вслед за ним, чтобы навестить тем временем свое семейство в Карлсруэ. Она остановливалась на трое суток в Дармштадте, у сестры своей, великой герцогини…
Darmstadt, Ansicht vom Riedeselberg aus (Südwesten)
Из Дармштадта мы отправились в Веймар, где нас приняла очаровательная Великая княгиня Мария Павловна и ее супруг. Из Веймара императрица Елисавета отправилась в Мюнхен, к сестре своей, супруге короля Максимилиана.
Веймар
Мария Павловна ,George Dawe
Из Мюнхена мы отправились прямо в Карлсруэ где императрица поместилась в доме матери своей, маркграфини.
Императрица проводила время в семействе своей матери, а сестра ее, королева шведская, жила в это время в Карлсруэ, но также провела несколько месяцев в Брукзальском замке, резиденции маркграфини…
Фридерика Амалия Гессен-Дармштадтская
Здесь же посетила императрицу Елисавету Алексеевну и вдовствующая государыня Мария Феодоровна, ездившая за границу для свидания с августейшими своими дочерьми. Королева Вюртембергская Екатерина Павловна также приезжала в Брукзаль и взяла с нашей императрицы слово посетить ее в Штутгарте на обратном пути в Россию.
Вдовствуюшая императрица Мария Федоровна
В.к. Екатерина Павловна. После 1815. Неизвестный художник. Эрмитаж.
По окончании конференции в Лайбахе, весь Баден и мы все были осчастливлены прибытием императора Александра Павловича.
Пробыв здесь несколько дней, наш обожаемый монарх уехал, и императрица, простившись с родными, также двинулась в путь…».*
Это была последняя встреча императрицы Елизаветы с родными.
Вернувшись в Петербург, Елизавета Алексеевна «стала вести прежний образ жизни, заботилась как всегда о бедных и об учебных заведениях, основанных на ее средства…».*
Именно образ жизни императрицы, составляющий разительный контраст пышности Двора, укрепил репутацию Елизаветы Алексеевны в среде дворянской оппозиции; возможность возведения ее на престол рассматривали декабристы.
В частности, во время следствия по делу декабристов о С. Трубецком сообщалось следующее: «За два дни он говорил, чтобы действовать как можно тише и не лить крови; и тут и во время известия о смерти проговаривал, что нельзя ли императрицу Елизавету на трон возвести».
Стоит отметить, что и в Великом герцогстве Баденском Елизавета Алексеевна пользовалась большой симпатией.
Состоявшийся в марте 1806 года брак ее брата Карла, наследного принца Баденского и приемной дочери Наполеона Стефании Богарнэ, значительно усилил французское влияние в маркграфстве (которое стало великим герцогством в июле того же года), и более того, поставил под угрозу само его существование.
Великий герцог Бадена Карл Людвиг Фридрих
Портрет Стефани Богарне (1789-1860),Франсуа Паскаль Симон Жерар
Благодаря воздействию Елизаветы Алексеевны, герцогство сохранило свою самостоятельность.
Еще раз императрица помогла Великому герцогству тринадцать лет спустя, (в 1819 году), когда ее брат Карл, бывший тогда великим герцогом Баденским, умер. Государство Баден осталось без правителя и вновь было на грани распада. Елизавета, заручившись поддержкой мужа, вмешалась в политическую жизнь своей родины и лично назначила нового великого герцога Баденского – своего дядю Людвига Вильгельма. С 1819 года на родине ее называли «Ангел-хранитель Бадена».
Людвиг I (великий герцог Бадена)
Однако, вскоре Елизавета Алексеевна вновь пережила несколько тяжелых потерь: в том же году умерла верная ее подруга графиня Варвара Головина, а вслед за ней (в октябре 1823-го) - сестра Амалия…
В.Н.Головина. Начало XIX века. Жерен.
Катарина Амалия Кристиана Луиза Баденская
С этого времени она почувствовала признаки серьезного недомогания, стали повторяться сердечные приступы. Для нее стали утомительны пешие прогулки, и врачи запретили ей ее любимое развлечение - верховую езду.
Однако, несмотря на расстроенное здоровье, императрица сохраняла внешнюю привлекательность: «Она была стройная, хорошо сложенная, среднего роста; нежный цвет ее тонкого лица пострадал от сурового климата; судя по сохранившимся остаткам красоты, можно было представить себе, как очаровательна была государыня в весеннюю пору своей жизни. Ее разговор и приемы, в которых отражалась какая-то трогательная томность и в то же время полный чувства взгляд, грустная улыбка, захватывающий душу мягкий звук голоса, наконец - что-то ангельское во всей ее личности - все как бы грустно говорило, что она не от мира сего, что все в этом ангельском существе принадлежит небу».**
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны.Аукцион
1824 год принес ей много новых огорчений. В январе, во время военных маневров, царь получил удар по ноге копытом лошади. Рана осложнилась рожистым воспалением, началась горячка, и врачи всерьез опасались за жизнь государя. Елизавета Алексеевна во все время болезни самоотверженно за ним ухаживала, и с этого началось новое сближение супругов.
Портрет Александра I верхом на коне (художник Франц Крюгер, из собрания
Государственного музея «Эрмитаж» в Санкт-Петербурге).
В этом же году, ухудшилось и здоровье самой императрицы: она стала часто прихварывать; император приказывал обыкновенно вносить в ее комнату свой рабочий стол и проводил с нею часов по пяти в день.
Император Александр I и императрица Елизавета Алексеевна. Аукцион «Кристи».
К тому же, 23 июня «государь испытал большое горе: он потерял единственную дочь, оставшуюся у него от связи с Нарышкиной, молодую девушку на девятнадцатом году. После долгого отсутствия в чужих краях, прошлою осенью мать и дочь приехали сюда. Молодая девушка была уже болезненною, и вдруг, этой весной, у нее сделалось воспаление легких, перешедшее в скоротечную чахотку. С самого начала ее болезни Государь высказывал мне опасения (по этому поводу он всегда говорил со мною доверчиво, за что я была ему очень признательна). Горькое испытание поразило его на другой же день его первой поездки в Красное Село. Государь не смог скрыть своего горя, и это придало большую гласность тому, что иначе могло бы быть перенесено, может быть, с меньшей горечью».***
Император тяжело переживал смерть дочери. Узнав о ней, Александр обмолвился знаменательной фразой: «Я наказан за все мои прегрешения». Человеком более всех поддержавшим, утешавшим его была Елизавета Алексеевна.
Весной и летом здоровье Елизаветы Алексеевны расстроилось окончательно: она ослабела, потеряла аппетит и сон.
Но на этот раз император был по-настоящему обеспокоен и советовался с врачами, где бы лучше было больной провести зиму. Совещания ничем не закончились, тем более внимание было отвлечено страшным наводнением, происшедшим в Петербурге.
7 ноября 1824 года на площади у Большого театра. Картина Ф.Я. Алексеева. 1824 г.
Наводнение 7 ноября 1824 года
Зиму Елизавете Алексеевне пришлось провести в тяжелом петербургском климате, и это окончательно подорвало ее здоровье. К весне положение стало настолько серьезным, что врачи решительно заявили, что она больше не сможет провести осень и зиму на севере.
Доктора предписывали поездку в Италию, но государыня и тут, как во всех делах, касавшихся ее лично, выказала свое самоотвержение, выразив желание, чтобы для нее не сеяли деньгами за границей, и вместо Италии избрала Таганрог.
Конец лета 1825 года прошел в приготовлениях к дальней поездке. Архитектору Шарлеманю было поручено съездить в Таганрог и, выбрав соответствующее помещение, привести все в порядок к приему высоких гостей.
Император отправился из Царского Села на юг 1 сентября 1825 года и прибыл в Таганрог 13 сентября.
Два дня спустя, 3 сентября, покинула столицу Елизавета Алексеевна; она ехала тем же путем, но гораздо тише, чтобы не утомляться, и приехала в Таганрог десятью днями позже, чем император.
На третий день путешествия она писала матери, что благодаря заботливости императора, который сам составил маршрут и, проезжая вперед, делал все нужные распоряжения и предусматривал все до мельчайших подробностей, ее путешествие было обставлено всевозможными удобствами и она не чувствовала ни малейшего утомления. Напротив, она высказывала матери свою радость по поводу того, что уехала из Петербурга и могла отдохнуть от той жизни, которая ее тяготила: «Никаких визитов, никаких записок, на которые нужно отвечать, никого, кто бы постоянно отвлекал по пустякам».
23 сентября она благополучно прибыла в Таганрог и была встречена на последней станции перед городом Александром Павловичем. Сначала супруги отправились в греческий Александровский монастырь, где выслушали благодарственный молебен. Елизавета Алексеевна чувствовала себя настолько хорошо, что без посторонней помощи вышла из экипажа и выслушала богослужение стоя. Оттуда они направились в приготовленный дом градоначальника Папкова...
Император с особенною заботливостью хлопотал о том, чтобы устроить его как можно удобнее для августейшей больной. …он расставлял собственными руками каждый стул, каждый стол, и старался придумать, что могло бы быть приятным для нее.
В этом доме Александр Павлович и Елизавета Алексеевна почти целый месяц прожили тихо и уютно. В октябре император на несколько дней ездил на Дон и посетил Новочеркасск. Возвращаться в Петербург ему явно не хотелось, и это было по душе Елизавете Алексеевне, которой явно понравилось на новом месте. Вероятно, это был самый счастливый месяц за последние двадцать лет их жизни.
В эти дни, словно чувствуя неизбежность скорой и вечной разлуки, они наслаждались тихим семейным счастьем. Елизавета Алексеевна почувствовала себя почти здоровой, полюбила морские прогулки. Ее глубоко трогали постоянные знаки внимания, на которые не скупился Александр Павлович. Им впервые со времен молодости было хорошо вдвоем.
Портрет императора Александра I. Дж. Доу, 1826 г (повторение портрета 1824 г.):
За все время их пребывания на юге, Александр предпринял лишь одну краткую поездку в Крым, но именно она оказалась роковой.
30 октября личный врач императора Виллие заметил у Александра первые признаки недомогания, а на следующий день император сам попросил у медика средство от лихорадки.
На обратном пути состояние императора Александра ухудшилось, а по прибытии в Таганрог он слег в постель.
Елизавета Алексеевна в письме к своей матери так описывала причину болезни: «…Не в госпитале подхватил он болезнь, а переохладился на южном побережье Крыма... Он отправился вечером верхом на лошади в монастырь Св. Георгия, вырубленный в скале, поэтому жилые помещения там влажные. Три часа провел он в этой поездке и без всякого пальто… А оттуда он направился в Севастополь, где полтора дня провел в бесконечных инспекционных поездках (это военный морской порт). Потом он побывал в госпитале, но заразных больных там не было. Далее последовал длинный объезд окрестностей, а земля в тех местах источает ядовитые пары, и он уведомил Виллие только тогда, когда уже в течение двух дней чувствовал себя плохо. Вот в том-то и причина болезни».
Яков Васильевич Виллие
Императрица все время была рядом с мужем. Именно к ней обратились врачи, желая психологически воздействовать на императора и убедить его в серьезности положения, поскольку Александр категорически отказывался от лечения.
Когда Елизавета заговорила с Александром о принятии причастия, он спросил:
— Разве я так болен?
— Нет, друг мой, — возразила императрица, почти сквозь слезы, — но Вы отказались от всех средств земных, испытайте небесное!
— Очень oxoтно, — отвечал больной.
Об этом же император спросил и своего лейб-медика.
Виллие ответил императору:
— Вы отринули мою помощь, теперь не как врач, но как христианин, почитаю долгом объявить Вам, чтo нельзя терять времени.
15 ноября император исповедался и причастился, и с сего времени позволил врачам делать все, что хотят, и принимал их лекарства. Однако, в последующие два дня его состояние становилось все более тяжелым.
18 ноября наступило кратковременное улучшение и это продолжалось до вечера; тогда жар снова усилился, опасность была неминуема, жар 6олее и более умножался. Император открыл глаза, взором искал императрицу; имея еще память, но, не могши говорить, сделал движение рукою, как бы звал государыню, взял ее руку, поцеловал и прижал потом к груди своей; другим поклонился. В 11 часов и 40 минут вечера не было более надежды; беспамятство продолжалось.
19 ноября 1825 года, в 10 часов 50 минут государя не стало, он в безмолвной тишине скончался! Императрица была при нем безотлучно. Когда он стал кончаться и начали читать отходную, она все еще держала его за руки; когда же он испустил дух свой, то сама закрыла ему глаза, перевязала платком подбородок, сложила руки, перекрестила, поцеловала, заплакала, поклонилась и сказала: «Прости, мой друг!» Потом встала, обратилась к Образу, помолилась и сказав: «Господи! прости мое согрешение; Тебе угодно было лишить меня его», пошла в свои комнаты, где дала полную свободу слезам. Вскоре, ободрившись, приказала при теле служить панихиду, взяла свечу, молилась и не плакала: но скорбь ужасная была на лице ее!..
Императрицу просили переехать в частный дом, на что она не хотела согласиться и сказала князю Волконскому: «Я уверена, что вы разделяете мое несчастие; неужели вы думаете, что одна корона привязывала меня к моему мужу? Прошу вас не разлучать меня с ним до тех пор, пока есть возможность». После сего никто не смел ее просить, и она оставалась целый день одна в своих комнатах и без свидетелей ходила беспрестанно к телу.
Письма императрицы этих дней полны неподдельного отчаяния. В них вылились те чувства, которые Елизавета Алексеевна питала к своему супругу всю жизнь и которые таила в глубине души. Потеря была особенно непереносимой потому, что именно в последние месяцы началось ее новое сближение с мужем.
«Я неспособна передать то, что испытываю, — писала она матери, — это беспрерывная скорбь, чувство печали, которые, я иногда опасаюсь этого, убьют во мне религию... Если бы еще я не получала от него столько ласк, столько проявлений нежности почти вплоть до последнего мгновения! И, кроме того, пришлось видеть, как угасало это ангельское существо, сохранявшее способность любить, уже утратив способность сознания. Что мне делать со своей волей, которая была всецело предана ему, со своей жизнью, которую я любила посвящать ему!..
Мама, мама, что делать, как быть! Впереди все темно...
...Здесь все окружающее напоминает мне его нежную заботливость, его радость, которую он испытывал, когда ему казалось, что он нашел какую-нибудь вещь, которая могла доставить мне лишнее удобство, когда он спрашивал меня раза три, четыре в день: “Хорошо ли тебе? Все ли у тебя есть?”
...Что касается меня, я могу сказать совершенно искренно: для меня, отныне, не существует ничто. Для меня все безразлично, я ничего не жду, я ничего не желаю, я не знаю, что я буду делать, куда я поеду, я знаю одно, что я не вернусь в Петербург: для меня это немыслимо!
...Я давно уже принесла ему в жертву свою волю, как в повседневной жизни, так и в более важных делах: вначале это требовало усилия, со временем это стало отрадою; я смешивала свою покорность его воле с покорностью воле Божией, так как я считала это своим долгом; когда я колебалась в чем-нибудь, я говорила: он этого хочет! И хотя это не совпадало с моим желанием, но я была довольна. Теперь я не знаю, как устроить свою жизнь.
Я ничего более не вижу перед собой. Я останусь здесь, пока он будет находиться здесь; когда он отправится, я тоже отправлюсь; я не знаю, когда, куда пойду я. ...Я ничего не могу сказать Вам больше, моя добрая матушка, — я здорова, не слишком беспокойтесь за меня, но если бы я смела, как бы я желала последовать за тем, кто составлял цель моей жизни».
5 декабря Елизавета пишет матери:
«Матушка, могли ли вы ожидать, что первое выражение сочувствия, которое я получила, было от великого князя Константина! Благодарю за это Провидение и дивлюсь путям Его. Константин, бесспорно, есть то существо, которое из всей семьи прекрасный его брат любил больше всех, и это вполне естественно: с самого раннего детства они всегда воспитывались вместе. Мне сладостно и дорого получить от него письмо, полное выражений сочувствия и дружбы, тем более, что получено оно только от его брата, а не от преемника его».
29 декабря 1825 г. похоронная процессия двинулась из Таганрога на север. Елизавета Алексеевна находит в себе силы присутствовать на последней панихиде, и прощается с телом своего супруга… Оплакивая Александра, она вновь и вновь возвращается к годам прожитой ими совместной жизни: «Друзья с детства, — пишет она матери, — мы шли вместе в течение тридцати двух лет. Мы вместе пережили все эпохи жизни. Часто отчужденные друг от друга, мы тем или другим образом снова сходились; очутившись наконец на истинном пути, мы испытывали лишь одну сладость нашего союза. В это-то время она была отнята от меня!»
Елизавета Алексеевна не могла решить ничего определенного насчет устройства своей будущей жизни, хотя, Николай I писал князю Волконскому о своих распоряжениях относительно императрицы: «Я всё оставляю на прежнем положении и всё уже разрешил и приказал указами. Лонгинов для неё вместо 250 000 миллион получать будет; сверх того Ораниенбаум и Каменный остров суть наследственная собственность Императрицы, а Царское Село остается по жизнь ея в ея распоряжении; об этом ей не пишу, ибо не знаю и не умею как».
Однако, императрица отказалась от столь значительного денежного содержания, а Ораниенбаумский и Каменноостровский дворцы, завещанные ей мужем, уступила Великому князю Михаилу Павловичу и его жене.
Обсуждался вопрос о том, чтобы поселиться в каком-нибудь из подмосковных имений, и ей было предложено несколько вариантов. Но к решениям она пока была не готова.
Хотя императрица продолжала скорбеть по супругу, она не могла оставить без внимания восстание 14 декабря.
10 февраля, она писала матери:
«Вы спрашивали, знала ли я об отречении великого князя Константина. Да, я знала, что он уже давно о нем объявил, знала в свое время и то, что обнародованные теперь письма действительно были написаны. Но вместе со многими я думала, что когда время придет, он не исполнит того, что говорил. Будучи уверена, что не увижу сей жестокой минуты, я мало об этом думала и не знала, что существует акт, облеченный в столь строго законную форму. Мой Государь считал, что все затруднения, связанные с неизвестностью престолонаследия им предотвращены: всю же беду вызвала поспешность Николая, которую хочу приписать только излишнему его усердию. Он знал о существовании формального акта: кроме того, несколько часов спустя по прибытии печального известия, Совет вскрыл копию акта, хранящуюся в Сенате. Следовало не торопиться с приведением к присяге Константину; но, как Николай действовал стремительно, то Совет потерял голову и, казалось, будто смеются над присягами. Мне было известно, какое это произвело впечатление на многих. Некоторые говорили: «как же мы можем давать две присяги, притом произносить вторую, не будучи освобождены от первой?» Поэтому и полк, восставший первым, ошибся, думая, что партия, благоприятствующая Николаю, хотела захватить власть над Константином, которого она считала законным государем. Странно, что вообще государем предпочитали иметь Константина. Свидетель-очевидец, имеющий возможность судить о виденном, говорил мне, что если бы в этот день, 14-го Декабря, не поспешили приказать стрелять в бунтовщиков, то еще несколько полков готовы были к ним присоединиться. Но, великий Боже! Что за начало царствования, когда первый сделанный шаг — приказ стрелять картечью в подданных! Говорят, Николай это почувствовал и, уже отдав приказ, ударил себя в лоб, говоря: “какое начало!” Дай Бог, чтобы это чувство оставило в нем глубокий след. Это может быть для него полезно. Да, матушка, вы правы, будь он (т.е. император Александр - [Ростислава]) жив, никогда бы этот заговор не вспыхнул; он внушал им слишком большой страх и сумел бы подавить заговор, в этом все убеждены. Задача Николая очень трудна. Промысел Божий жестоко нас поразил.
Благодарю вас за то, что прислали мне копию с письма императора Николая. Оно, как и все прочее, благонамеренно, но плохо выражено: слишком много утверждать, что я найду душевный покой и утешение в их семье, как и вообще я нахожу, что говорить вам о моей будущности значит не иметь тонкости чувств: это имеет вид, будто вас уверяют, что не оставят меня умереть с голоду. Мне всегда хочется сказать: “пусть говорят за себя поступки, вы же не объявляйте ничего!” Как тоже, например, в своих манифестах Николай объявляет, “что его царствование будет продолжением царствования его брата”. Легко это сказать, но трудно исполнить, особенно когда характеры столь различны!…
Между мною и Николаем нет ни доверия, ни задушевной дружбы. Он совершенно от меня отдалился со времени своей женитьбы… Объяснял он это необходимостью щадить свою мать, которая, говорил он, неохотно смотрела на то, чтобы со мной были хороши он и Михаил. Не говоря уже о том, насколько такое возражение лживо и оскорбительно для императрицы-матери: если это существовало тогда, то существует и теперь еще и не может сделать мое пребывание в их семье приятным в то время, когда нет дорогого мне существа, под покровительством которого я жила, того, кто одним дружеским словом мог вознаградить меня за все и заставить забыть всякую неприятность; но этого существа нет больше на свете. Когда, после моих семейных дней, какие иногда бывали, мы оставались с ним одни, обмениваясь взглядами, мы понимали друг друга; испытанное мною стеснение вознаграждалось его непринужденностью, от которой мне бывало так хорошо! Дружеское пожелание покойной ночи, причем я всегда целовала его сначала в обе щеки, а потом в лоб, заставляло меня забыть все, что я могла испытать неприятного за день.
Будьте на мой счет совсем покойны и уверены, что я приложу все старания, чтобы ни в чем не нарушить своего долга, ни во внешнем обращении, ни в поступках относительно кого бы то ни было из семьи, а всего более относительно императрицы-матери. Значение матери настолько для меня священно, и я нахожу так естественным принятие подобающего мне тона покорности, что мне ничего не стоит обращаться к ней для достижения того, что в данном положении моем я уже могу получить исключительно через нее или через нового Государя. Признаюсь, мне всегда нужно некоторое усилие над собой, чтобы назвать Николая Государем! Так я была уверена, что не проживу достаточно для того, чтобы видеть его на этом месте! Но это усилие над собой я делаю и буду его делать всегда. Что в течение многих лет меня возмущало немного против императрицы-матери, это то, что я видела, как она всегда старалась отстранить меня от места, Небом данного мне рядом с моим мужем. А теперь, когда все заставляет меня стремиться к уединению и безвестности, она же как будто желает склонить меня вернуться опять к светской жизни с ее суетным величием».
***
Похороны императора Александра состоялись 13 марта 1826 года, а Елизавета Алексеевна оставалась в Таганроге до конца апреля, потому что состояние ее здоровья исключало возможность переезда.
12 апреля князь Волконский писал императору Николаю: «Долгом почитаю Вашему императорскому величеству всеподданнейше донести, что слабость здоровья вдовствующей государыни императрицы Елисаветы Алексеевны вновь увеличивается. Сверх того, ее императорское величество чувствует в груди иногда сильное удушье, которое препятствует даже говорить…
В прошедшую субботу, 10-го числа, государыне императрице угодно было повелеть переставить походную церковь в ту комнату, где покойный государь император скончался; может легко быть, что воспоминание горестного происшествия производит сие действие над ее величеством: не менее того не могу скрыть перед вашим величеством крайнего опасения худых от сего последствий».
Елизавета Алексеевна выехала из Таганрога 21 апреля, и в Калуге должна была встретиться с вдовствующей императрицей Марией Федоровной, выехавшей ей навстречу. Но она успела доехать только до Белева. О последних ее днях сохранились подробные записки ее секретаря Н. М. Лонгинова, сопровождавшего императрицу в этом путешествии.
Долгая дорога, по-видимому, оказалась для нее непосильным испытанием. За день до смерти Елизаветы Алексеевны ее кортеж прибыл в Орел, и она пожелала тут же отправиться дальше, в Белев.
Белев
«Ее Величество, на мой взгляд, выглядела очень плохо; на ней была шляпа с большими полями, и она старалась скрыть под ними свое лицо. Хотя в комнате был полумрак, но я все-таки заметил, что ее лицо горело, глаза ввалились и были тусклы; голос ее прерывался и был беззвучен, словно она охрипла. Баронесса Розен получила позволение стать в зале на ее проходе и стояла подле Валуевой. Государыня подошла к ней и, когда баронесса нагнулась, чтобы взять руку Ее Величества и поцеловать ее, императрица отняла руку и нагнулась, чтобы поцеловать ее. Это движение, вероятно, очень утомило государыню, которая, наклонясь, чувствовала всегда сильную боль в желудке. К тому же императрица не любила, чтобы ей целовали руку даже тогда, когда она была здорова. Государыня была так слаба, что, отходя от баронессы, она шаталась.
Дойдя до половины зала, Ее Величество попросила подать ей мантилью. Лакей набросил ее на плечи государыни так ловко, что поправлять ее не было надобности, но государыня не двигалась с места, делая вид, что она оправляет вуаль и мантилью то с одной, то с другой стороны. Я прекрасно видел, что она делала это только для того, чтобы отдышаться. Сделав три-четыре шага и не будучи в состоянии идти дальше, она села в кресло, неподалеку от дверей, и, просидев минуты две, встала и пошла. Пройдя переднюю, она попросила князя Волконского дать ей руку, чтобы сойти с лестницы. Это было необычайно, так как ее величество спускалась всегда одна. На лестнице она снова была вынуждена остановиться, чтобы отдышаться, но не пожелала сесть в предложенное ей кресло. Отдохнув с минуту, она сошла с лестницы и села в карету. Из Орла в Белев поездка была не по ее силам, дальняя и трудная, тем более что дорога была испорчена дождями...».
Откуда брались силы у умирающей женщины не только выдерживать тяготы такого путешествия, но и пытаться сохранять то достоинство и независимость, которые ей всегда были свойственны? Но по приезде в Белев, вечером, она поняла, что не сможет продолжать путь, и велела известить об этом Марию Федоровну, ожидающую ее в Калуге, прося ее приехать в Белев. Поистине драматично описание Н. М. Лонгиновым ее последней трапезы, когда, пытаясь скрыть от присутствующих свое состояние, она совершала поистине героические усилия: «Я сидел за столом напротив Ее Величества и был в самом затруднительном положении, боясь взглянуть на нее, ибо это заставляло ее говорить, а говорить ей уже было трудно: она насилу дышала.... За обедом Ее Величество кушала только суп, но всякая ложка супа производила жесточайший кашель, и это так утомляло ее, что от этого одного у ней мог пропасть аппетит. ... Подали вареную рыбу. Ее Величество долго ловила ее вилкой, пока ей удалось захватить и положить в рот кусочек величиной с горошинку».
Отправившись спать, Елизавета Алексеевна не разрешила никому ночевать в ее комнате, ссылаясь на то, что ей это может помешать. Она уверила всех, что у нее хватит сил позвонить, если понадобится какая-то помощь. Ночью она звонила несколько раз, прося то поправить подушки, потому что она могла спать только в полусидячем положении, то дать ей лекарства. В последний раз она вызвала к себе горничную в четыре часа утра, спросив, нет ли поблизости кого-нибудь из врачей. Но когда ей предложили врача привести, она отказалась. Горничная тем не менее отправилась за врачом, и он явился через пятнадцать минут, но императрица уже спала вечным сном, и ему оставалось только констатировать смерть. Это произошло в ночь с 3 на 4 мая 1826 года.
Она ушла так же тихо, как и жила. «Ее мало знали при жизни, - говорил князь П. Вяземский. - Как современная молва, так и предания о ней молчаливы».
Елизавета Алексеевна не оставила никакого завещания: она всегда говорила, что не привезла с собой в Россию ничего и потому ничем распоряжаться не может. Только после кончины императрицы узнали о многих раздававшихся ею негласных пенсиях и пособиях. Бриллианты государыни, на 1 300 000 рублей ассигнациями, были куплены в Кабинет, и сумма эта обращена на Патриотический институт и Елизаветинский институт, как заведения, ею основанные и пользовавшиеся особенной ее Монаршей заботливостью. В городе Белеве, в память государыни, учрежден вдовий дом для призрения 24 человек из всех сословий…
Из Белёва тело Елизаветы Алексеевны направили в Петербург через Торжок, Вышний Волочёк, Тосно и Чудово. Без остановки в Царском Селе прямо к Чесменскому дворцу траурный поезд подошёл 13 мая. Пока тело умершей с подобающими почестями медленно направлялось по последнему пути, в Петербурге готовилась новая печальная церемония.
Чесменский дворец
14 июня Петербург наблюдал торжественное шествие печального кортежа Елизаветы Алексеевны от Чесменского дворца к Петропавловскому собору: «При въезде печальной колесницы многие в народе плакали… Этот день вначале был освещён лучами солнца, но когда шествие печальное двинулось, то облака сгустились и даже дождик начал кропить землю. – Должно припомнить, что в день въезда тела в Бозе почившего Государя Александра I шёл снег и погода была пасмурна. Природа принимает участие во всеобщей горести».*
21 июня 1826 года, императрица Елизавета Алексеевна была похоронена в Петропавловском соборе, рядом с мужем.
***
Вскоре после смерти Александра I, получила широкое распространение легенда о том, что на самом деле император инсценировал свою смерть, и взял себе другое имя.
Чаще всего императора Александра отождествляли с неким старцем Федором Кузьмичом, появившимся в Пермской губернии осенью 1836 года. Почти сразу же он был приговорен к ссылке в Сибирь за бродяжничество и 26 марта 1837 года, прибыл вместе с партией каторжников в село Зерцалы.
В общей сложности, он прожил в Сибири почти 27 лет, и скончался в Томске 20 января 1864 года.
Был ли Федор Кузьмич императором Александром I – неизвестно до сих пор.
Почти такая же легенда возникла и об императрице Елизавете Алексеевне: ее отождествляли со странницей Верой Александровной или Верой Молчальницей, появившейся в Тихвине в 1837 году.
Впоследствии Вера Молчальница поселилась в Сырковском монастыре Новгородской епархии, прожила там 20 лет, и скончалась 6 мая 1861 года.
Однако, позднее выяснилось, что Вера Молчальница, в действительности была дочерью генерал-майора А.Д. Буткевича, а вовсе не Елизаветой Алексеевной.
***
«Ответ на вызов написать стихи в честь государыни императрицы Елизаветы Алексеевны»
На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Кастилийский ток шумел,
Я, вдохновленный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
(А.С. Пушкин, 1818 г.)
Аллегория на смерть Императрицы Елизаветы Алексеевны. Неизвестный литограф. Первая половина XIX в. 1826 г. ГЭ.
Мир Европы (Император Александр I и императрица Елизавета Алексеевна). 1814. Карделли.
Мир Европы (Император Александр I и императрица Елизавета Алексеевна).
Царские врата в Петропавловском соборе
Захоронения Елизаветы Алексеевны и императора Александра I в Петропавловском соборе
```````````````````````````````````````````````````````````````````
кошка-кошка обратиться по имени
Воскресенье, 18 Мая 2014 г. 21:10 (ссылка)
