Будучи дамой весьма предусмотрительной, императрица Екатерина II начала подготавливать женитьбу сына Павла, когда ему не исполнилось и пятнадцати лет. 

О внуке – Великом князе Александре - любящая бабушка решила позаботиться еще раньше.

Еще в 1783 году императрица обратила внимание на маркграфство Баден-Дурлахское, точнее, на пятерых внучек правящего маркграфа Карла Фридриха.

Карл Фридрих Баденский

 

Семь лет спустя, в начале 1791 года, Екатерина поручает чрезвычайному посланнику при сейме германских княжеств - графу Н. П. Румянцеву нанести визит в столицу Бадена Карлсруэ и познакомиться с юными принцессами. Причем, особое внимание следовало уделить средним сестрам – Луизе и Фредерике: «Сверх красоты лица и прочих телесных свойств их, нужно, чтобы вы весьма верным образом наведалися о воспитании, нравах и вообще душевных дарованиях сих принцесс, о чем в подробностях мне донести».

 Николай Петрович Румянцев,George Dawe 

Karlsruhe Hoftheater von Heinrich Hübsch

 

Повеление императрицы было выполнено наилучшим образом; уже 2 марта 1791 года Румянцев представил императрице подробный отчет о результатах поездки: «Madame! Я последовал приказу Вашего царского величества и поехал в Карлсруэ. Там я задержался дольше обычно принятого. Madame, принцесса Луиза крепка и развита лучше, чем другие дети ее возраста. Она очень мила, хотя и не абсолютная красавица. Народ ее любит больше чем сестер. Хвалят характер и расценивают ее фигуру и свежесть как надежную гарантию здоровья».

Весьма лестно отозвался о принцессе граф Е. Комаровский, сопровождавший Румянцева: «Я ничего не видывал прелестнее и воздушнее ее талии, ловкости и приятности в обращении».

Принцесса Луиза Мария Августа, очаровавшая русского посланника, родилась 13 января 1779 года, и была третьей дочерью наследного принца Баденского Карла-Людвига и Амалии Фредерики, урожденной ландграфини Гессен-Дармштадтской.

Портрет Карла-Людвига, наследного принца Баденского:Джозеф Вольфганг Hauwiller (отец)

 

Портрет Амалии Фредерики, ландграфини Гессен-Дармштадтской: (мать )

 

Екатерина была очень довольна полученными сведениями, о чем свидетельствует ее письмо графу Румянцеву в январе 1792 года:

«С удовольствием вижу, что вы исполнили данное вам поручение. Старшей из сих принцесс в сем генваре месяце исполнится тринадцать, и будет она, по нашему счету, на четырнадцатом году, следовательно, о поездке матери ее с дочерями сюда прежде генваря будущего 1793 года еще условиться рано, но между тем предложить вам от времени до времени съездить в Карлсруэ, иметь старание и бдение, дабы образ мыслей наследной принцессы не переменился, но паче подкрепился, також старайтесь поприлежнее узнать нрав, склонности и, буде можно, о душевных свойствах и понятиях старшей принцессы, такожде о здоровом ее телесном сложении; все сие, думаю, что, сдружась с окружающими их людьми, не трудно вам будет разведать гораздо подробно. Касательно мыслей маркграфа баденского, не предвидится из оных по вашему описанию великие препятствия...». 

Все получилось так, как и предполагала императрица: семья маркграфа Баденского восприняла русское предложение, как огромную честь.

Таким образом, в 1792 году (на год раньше намеченного срока), Луиза и ее младшая сестра Фредерика-Доротея получили официальное приглашение в Россию.

 

Даже по тогдашним стандартам, обе принцессы – тринадцатилетняя Луиза и одиннадцатилетняя Фредерика – были слишком молоды для брака, однако, императрицу Екатерину это обстоятельство беспокоило меньше всего.

4 июня 1792 года она пишет Румянцеву: «Хотя, конечно, ввиду возраста принцесс, можно было бы еще отложить года на два приезд их в Россию, но я думаю, что, прибыв сюда ныне же, в самом этом возрасте, та или другая скорее привыкнет к стране, в которой ей предназначено провести остальную свою жизнь... Вы скажете, что я охотно принимаю на себя окончание их воспитания и устройство участи обеих. Склонность моего внука Александра будет руководить его выбором; ту, которая за выбором останется, я своевременно пристрою».

Тем не менее, это была только одна сторона медали - имелись и другие, в первую очередь, политические, соображения на этот счет, поскольку через два с небольшим месяца - 14 августа, императрица в письме барону Гримму сообщает: «Сперва мы женим Александра, а там, со временем и коронуем его», а уже 31 октября принцессы прибывают в Петербург.

"Триумфальные ворота" Акварель К.П.Беггрова с его же литографии по рисунку К.Ф.Сабата и С.П.Шифляра. 1820-е гг.

 

С первой же встречи, принцесса Луиза произвела на императрицу самое благоприятное впечатление: «Эта старшая показалась всем, видевшим ее, очаровательным ребенком или, скорее, очаровательной молодой девушкой: я знаю, что дорогой она всех пленила... Из этого я вывожу заключение, что наш молодой человек будет очень разборчив, если она не победит его...».

 

3 ноября Луиза и Фредерика были представлены семье цесаревича.

Красивая, обаятельная, умная и прекрасно воспитанная, Луиза очаровала и Павла Петровича, и Марию Федоровну, которая так отозвалась о возможной жене сына: «Она не только хороша собой, но во всей ее фигуре есть особая привлекательность, которая способна возбудить любовь к ней. Она чарует обходительностью и чистосердечием». 

Впрочем, доброжелательное отношение Павла, отчасти объяснялось еще и тем, что принцесса была племянницей его первой жены – Великой княгини Натальи Алексеевны. (Мать Луизы – Амалия и Наталья Алексеевна были родными сестрами). 

 

 

 

«Принцесса Луиза, соединяла невыразимую прелесть и грацию со сдержанностью и тактичностью... Ее ум, мягкий и тонкий, с крайней быстротой схватывал все, что могло его украсить... В ее разговоре отражалась свежесть ее юности, и к этому она присоединяла большую правильность понятий. … У нее восхитительная талия, пепельно-серые волосы, спадающие локонами на шею, молочно-белая кожа, розовые щеки и очень приятно очерченный рот».*

«Черты лица ее очень хороши и соразмерны ее летам… Физиономия пресчастливая, она имеет величественную приятность, рост большой, все ее движения и привычки имеют нечто особо привлекательное… В ней виден разум, скромность и пристойность во всем ее поведении, доброта души ее написана в глазах, равно – и честность. Все ее движения показывают великую осторожность и благонравие: она настолько умна, что нашлась со всеми, ибо всех женщин, которые ей представлялись, умела обласкать или, лучше сказать, всех, обоего пола людей, ее видевших, к себе привлекла».**

 

Как заметил секретарь императрицы Екатерины, А.В. Храповицкий: «никто при виде ее не мог устоять перед ее обаянием», не стал исключением и Великий князь.

Уже через неделю после знакомства, 9 ноября, Александр пишет матери: «la princesse Louise est tout afait charmante» (принцесса Луиза, безусловно, очаровательна).

В свою очередь, Александр Павлович, первоначально, по словам Луизы «не показался мне таким красивым, как мне его описали», но впоследствии произвел сильное впечатление на юную принцессу: Великий князь «наделен природным изяществом в высшей степени. Он высок ростом, строен, широкоплеч, у него легкая походка, благородные, правильные и нежные черты лица, гладко причесанные светло-каштановые волосы, глубоко сидящие голубые глаза и чарующая улыбка. От лица его веет силой и грацией, радушием и таинственностью».

 

 

 

«Александр Павлович обходился с принцессою старшею весьма стыдливо, но приметна была в нем большая тревога, и с того дня… начались первые его к ней чувства. … он ощущает в принцессе нечто особое, преисполненное почтения, нежной дружбы и несказанного удовольствия обращаться с нею… …она в глазах его любви достойнее всех здешних девиц».** 

Убедительным доказательством возникших чувств служат письма молодых людей – Луизе от Александра: «Мой милый друг! Я буду Вас любить всю жизнь.»; 

и ответ принцессы на это пылкое послание: «Я тоже люблю Вас всем сердцем, и буду любить Вас всю мою жизнь. Ваша преданнейшая и покорнейшая суженая Луиза».

 

 

Великая княгиня Мария Федоровна пишет свекрови 11 ноября: «Наш молодой человек, судя по его письмам, кажется мне счастлив и доволен. Принцесса Луиза, по его словам, совершенно прелестна.»;

и 17 ноября: «Уведомляю вас, что господин Александр, во вчерашнем своем письме, пишет нам, что “с каждым днем прелестная Луиза все более и более ему нравится; в ней есть особенная кротость и скромность, которые чаруют, и что надобно быть каменным, чтобы не любить ее”. Таковы подлинные выражения моего сына, и потому осмеливаюсь признаться вам, дражайшая матушка, что я сужу об удовольствии, которое доставит вам это признание, по тому удовольствию, которое оно мне доставило... Наш молодой человек начинает чувствовать истинную привязанность и сознает всю цену того дара, который вы ему предназначаете». 

Весьма довольная оборотом событий, императрица Екатерина, в свою очередь, сообщает барону Гримму 7 декабря 1792 г.: «хотя господин Александр ведет себя очень умно и осторожно, но в настоящее время он понемножку становится влюблен в старшую из принцесс баденских.

Еще не бывало лучше подобранной пары, и... все стараются поощрить их зарождающуюся любовь».

 

Теперь же сама принцесса расскажет об одном из важнейших дней в ее жизни:

«Однажды вечером (17 декабря 1792 года - [Ростислава]), когда мы рисовали вместе с остальным обществом за круглым столом в бриллиантовой комнате, Великий Князь Александр подвинул мне письмо с признанием в любви, которое он только что написал. Он говорил там, что, имея разрешение своих родителей сказать мне, что он меня любит, он спрашивает меня, желаю ли я принять его чувства и ответить на них, и может ли он надеяться, что я буду счастливой, выйдя за него замуж. 

Я ответила утвердительно, также на клочке бумаги, прибавляя, что я покоряюсь желанию, которое выразили мои родители, посылая меня сюда». 

 Санкт-Петербург. Невский проспект зимой, фрагмент, литография, Музей истории Санкт-Петербурга,Шарлемань А.И.

 

Поскольку царственные браки заключаются, во многом, для установления родственных связей, следует отметить, что и в этом смысле принцесса Луиза оказалась весьма достойной партией.

Ее брат Карл стал Великим герцогом Баденским, сестры Каролина, Мария и Вильгельмина, соответственно, королевой Баварии, герцогиней Брауншвейг-Вольфенбюттельской и Великой герцогиней Гессен-Дармштадтской.

 

 

9 мая 1793 года состоялось миропомазание принцессы Луизы: «Принцесса, посреди дворцовой церкви, громко произнесла символ веры. Она была хороша собою, как ангел, одета в розовое платье, вышитое большими белыми розами, с белой юбкой, вышитой таким же образом розовыми цветами; ни одного бриллианта в распущенных русых волосах. Это была Психея! Великий князь был одет в костюм из серебряной парчи, вышитый серебром. Принцесса была наречена именем Елисаветы, в память императрицы, избравшей Екатерину…»***, а на следующий день – ее обручение с Великим князем Александром Павловичем: «Все говорили, что обручают двух ангелов. Ничего нельзя вообразить прелестнее этого 15-летнего жениха и 14-летней невесты; притом, они очень любят друг друга. Тотчас после обручения принцессы она получила титул великой княжны». ****

 

 

 

Все идет как нельзя лучше: «Великий князь очень влюблен в свою нареченную, и трудно найти более прекрасную и интересную пару».*****

28 сентября 1793 года, состоялось торжественное бракосочетание Александра и Елизаветы: «в церкви Зимнего дворца сделали возвышение, чтобы церемония брака была видна всем. Как только жених и невеста взошли туда, их вид вызвал всеобщее умиление. Они были прекрасны, как ангелы».* 

 

Екатерина II писала позднее барону Гримму: «Эта пара прекрасна, как ясный день, в ней пропасть очарования и ума... Это сама Психея, соединившаяся с любовью», (т.е. Амуром, или вернее, Александром) - [Ростислава].

 

 

Два года спустя, Великую княгиню Елизавету точно также назвала известная французская художница Элизабет Виже-Лебрен: «Ей казалось не более 17 лет, черты лица ее были тонки и правильны, а самый склад его восхитительный: прекрасный цвет лица не был оживлен румянцем, но по белизне своей соответствовал его ангельскому кроткому выражению. Пепельно-белокурые волосы ниспадали на шею и на лоб. Она была в белой тунике, небрежно перевязанной поясом на талии, тонкой и гибкой, как у нимфы. Вся фигура этой молодой особы, облик которой я только что набросала, таким чарующим образом выделялась из глубины комнаты с колоннами, обитой розовым газом и серебром, что я воскликнула: “Да это Психея!”»

Помимо утонченной красоты, Великая княгиня была также наделена особым, чарующим голосом; как заметила императрица-бабушка Екатерина: «Мадам Елизавета - сирена. Ее голос проникает прямо мне в сердце…».

Вскоре после свадьбы, Великий князь совершенно прекратил занятия со своим наставником Лагарпом; напротив, Великая княгиня остро почувствовала недостаток полученных дома знаний и занялась самообразованием. В покоях молодой женщины появились серьезные книги по истории, географии и философии. Занятия были настолько усердными, что даже знаменитая княгиня Дашкова, стоявшая во главе двух российских Академий и отличавшаяся едким, бескомпромиссным характером, необыкновенно тепло отзывалась о Елизавете: «Меня привлекли к ней ум, образование, скромность, приветливость и такт, соединенный с редкой для такой молодой женщины осторожностью. Она уже правильно говорила по-русски, без малейшего иностранного акцента».

 

Вначале молодые супруги «были счастливы, насколько это было возможно для них»* и испытывали друг к другу искренние и нежные чувства; так, Елизавета пишет об Александре: «Счастье моей жизни в его руках, если он перестанет меня любить, то я буду несчастной навсегда. Я перенесу все, все, но только не это».

«Ничто не могло представить зрелища более интересного и приятного, чем прелестный союз Великого Князя Александра и Великой Княгини Елизаветы. …все казалось согласным в их чувствах для лиц их свиты».* 

 

Но вскоре, на горизонте безмятежной жизни Александра и Елизаветы возникло первое облачко. За юной Великой княгиней начал откровенно ухаживать фаворит императрицы – граф Платон Зубов.

«Вот уже год и несколько месяцев граф Зубов влюблен в мою жену. Посудите, в каком затруднительном положении находится моя жена, которая воистину ведет себя, как ангел.», - (из письма Великого князя Александра графу В.П. Кочубею от 15 ноября 1795 года).

Впрочем, графа можно понять - в Елизавету нельзя было не влюбиться: «она приковывала к себе все взгляды. Ее ангельское лицо, стройный грациозный стан, легкая походка вызывали всегда новое изумление».* Особенно учитывая тот факт, что Великой княгине было 16 лет, а императрице – 64 года. 

 

Разумеется, безответной любви графа очень скоро пришел конец: «Ее Величество сама говорила с Зубовым в конце 1796 года по поводу его непристойных чувств к Великой Княгине и заставила его совершенно переменить поведение. …не было, больше ни прогулок, ни взглядов, ни вздохов».*

Да и быть ничего не могло, потому что «принципы, в которых Великая Княгиня была воспитана… были проникнуты добродетелью и побуждали ее к исполнению своего долга. Она знала и чувствовала, что ее муж должен быть главной целью ее любви».*

И в то время, так оно и было.

 

Однако, тучи уже сгущались. 

Положение Елизаветы при дворе резко ухудшилось после вступления на престол Павла I. Мария Федоровна откровенно недолюбливала невестку, не в последнюю очередь, из-за хорошего отношения к ней Екатерины II. И, став императрицей, воспользовалась новообретенной властью не лучшим образом.

 

 

Елизавета, став еще одной ступенькой ближе к трону, более чем когда-либо подвергалась обращению и выходкам, которых до сих пор не могла предположить и в мысли, особенно со стороны свекрови: …случай подобного рода был в Москве в самый день коронации. Все были в парадных платьях. Это был первый раз, когда появились придворные платья, заменившие русский костюм, бывший в употреблении в царствование Екатерины II. Великая Княгиня Елизавета, желая дополнить свой туалет, очень искусно прикрепила свежие розы к алмазному цветку, бывшему у нее на груди. Когда она вышла к Государыне, та осмотрела ее и, не говоря ни слова, вырвала розы из ее букета и бросила на пол. 

— Это не подходит к парадному платью, — сказала она. 

«Это не подходит» было обычными словами, когда что-нибудь не нравилось.

 

Окончательно же отношения Великой княгини и императрицы испортились летом 1797 года, когда Елизавета получила от принцессы, своей матери, письмо, где та писала ей, что собирается поехать в Саксонию, чтобы повидаться со своей сестрой, герцогиней Веймарской, но симпатическими чернилами прибавила несколько строк на белом листе бумаги: «Посудите о моем удивлении. Г-н де Тауб, находящийся здесь, попросил у меня от имени шведского короля руки одной из ваших младших сестер. Я так этим ошеломлена, что не знаю, что мне ответить.». 

(Густав-Адольф просил руки принцессы Фредерики, приезжавшей в Россию вместе с Елизаветой).

 

 

 

Поскольку, всего год назад, самым оскорбительным образом, были расстроена почти состоявшаяся помолвка Густава-Адольфа с Великой княжной Александрой Павловной, нетрудно представить реакцию императрицы Марии на эту новость.

Едва двор переехал в Гатчину, как Императрица распорядилась позвать к ней Великую Княгиню Елизавету. В тот момент, когда последняя вошла в комнату, Государыня резко обратилась к Великой Княгине: 

— Что это такое? Шведский Король женится на вашей сестре? 

— Я в первый раз об этом слышу, — ответила Великая Княгиня. 

— Но это сказано в газетах. 

— Я не читала их. 

— Этого не может быть; вы знали об этом; ваша мать назначает свидание королю в Саксонии и везет туда с собой ваших сестер. 

— Я знала про путешествие, которое моя мать собиралась совершить в Саксонию, чтобы повидаться с моей теткой, но про другую цель этого путешествия мне не было известно. 

— Это неправда; этого не может быть; вы поступаете недостойно по отношению меня; вы не доверяете мне и предоставляете мне узнать из газет про оскорбление, нанесенное моей бедной Александрине! И это как раз в тот момент, когда мы могли быть вполне уверенными, что ее брак состоится, и когда нас прельщали надеждой! Это ужасно! Это возмутительно! 

— Но я в этом не виновата. 

— Вы знали об этом и не предупредили меня. Вы проявили ко мне недостаток доверия, уважения... 

— Я не знала об этом. Да наконец, мои письма читают на почте; будьте добры справиться там, о чем писала мне моя мать. 

 

 

 

Это было последнее слово Великой Княгини, очень взволнованной и даже рассерженной той сценой, которую ей устроила Государыня. Выслушав после этого целый поток слов, очень мало сдержанных, она удалилась к себе. 

Словом, жизнь Елизаветы превратилась … в тяжелый долгий сон, который она боялась признать действительностью. Каждую минуту встречала она противоречие и чувствовала себя нравственно оскорбленной. От этого увеличилась ее гордость. Она старалась по возможности удалиться от порядка вещей, который ей не нравился. Она исполняла все обязанности, сопряженные с ее рангом, но в возмещение она создала себе внутренний мир, где воображение имело больше власти, чем рассудок.

Тем не менее, всего через год, в жизни Елизаветы произошло очень важное событие: Великая княгиня ждала ребенка. О ее беременности было официально объявлено в ноябре 1798 года.

 

 

 

В 18 "день сего мая (1799 года - [Ростислава]) наша любезная невестка, великая княгиня Елизавета Алексеевна разрешилась от бремени рождением нам внуки, а их императорским высочествам дочери нареченной Марией".

Император Павел был очень обрадован рождением внучки, которое ему было объявлено почти в тот же момент, когда курьер из армии привез ему вражеские знамена и известие о победе Суворова в Италии. Государь любил выставлять на вид это обстоятельство и объявил себя покровителем новорожденной, к которой, как говорил он, могли плохо относиться потому, что это не был мальчик.

Через некоторое время, при дворе начали распространяться упорные слухи о том, что отцом девочки является вовсе не Александр, а его близкий друг – польский князь Адам Чарторыйский. 

 

Основанием для сплетен послужил тот факт, что малютка-княжна была темноволосой и темноглазой, резко отличаясь тем самым от светловолосых родителей.

Несмотря на то, что не было никаких прямых доказательств супружеской измены, (хотя факт влюбленности Чарторыйского в Елизавету не подлежал сомнению), эта ситуация имела самые печальные последствия для Великой княгини.

В последнее пребывание двора в Павловске Государыня приказала Великой Княгине Елизавете прислать ей ребенка, хотя девочке было всего три месяца и от дома Великого Князя до дворца было довольно далеко. Пришлось повиноваться, и потом, когда девочку привезли обратно, Великая Княгиня узнала от дам, сопровождавших ребенка, что Государыня носила его к Государю.

…когда Императрица принесла маленькую Великую Княжну к Императору, она обратила его внимание на ту странность, что Великая княжна была брюнеткой, тогда как Великий Князь Александр и Великая Княгиня Елизавета оба были блондины.

 

 

 

После ухода Марии Федоровны, Павел вызвал князя Ростопчина и отдал ему следующее приказание:

— Идите, сударь, и напишите как можно скорее приказ о ссылке Чарторижского в Сибирский полк. Жена сейчас вызвала у меня сомнения относительно мнимого ребенка моего сына. 

Ростопчин отказался повиноваться и возразил его Величеству, что переданное ему было ужасной клеветой и что ссылка князя Чарторижского опозорит Великую Княгиню, бывшую так же невинной, как и добродетельной. Но ему не удалось поколебать решения императора. Тогда Ростопчин, видя, что невозможно его разуверить, ограничился заявлением, что никогда он не согласится написать подобный несправедливый приказ, и ушел из кабинета. Государь написал ему записку, в которой сообщал все обстоятельства, оправдывавшие отданное им приказание.

 

 

 

Ростопчин опять отказался повиноваться, и гнев Государя наконец успокоился. Графу удалось получить согласие его Величества на то, что Чарторижский будет удален без шума и его назначат посланником к королю Сардинии.

На другой же день утром Великий Князь Александр узнал от князя Чарторижского, что последний получил приказание в тот же день уехать из Павловска и вскоре отправиться в Италию в качестве посланника от России к королю Сардинии…

 

 

 

Великий Князь был крайне поражен. Это назначение слишком походило на ссылку, чтобы можно было ошибиться; и ни он, ни князь Чарторижский нисколько не сомневались по поводу этого. … Их Императорские Высочества простились с князем после обеда. До них дошли слухи, что некоторые лица пытались объяснить это удаление причиной, очень оскорбительной для Великой Княгини. Она была глубоко возмущена этим, и на ее лице были еще следы этого чувства, когда она вечером вошла к Государю.

Войдя в комнату, где обыкновенно дожидались его Великие Княгини, он, не говоря ни слова, взял за руку Великую Княгиню Елизавету, повернул ее так, что свет падал на ее лицо, и уставился на нее самым оскорбительным образом. Начиная с этого дня, он не говорил с ней в течение трех месяцев.

 

 

 

После этого Великая Княгиня Елизавета жила только для своей дочери. Огорчения, испытанные ею, заставили ее считать преимуществом уединение, в котором она находилась. Из особ двора Великая Княгиня Елизавета виделась только с Великим Князем Александром и Великой Княгиней Анной (женой младшего брата Александра Павловича, Великого князя Константина - [Ростислава]), и это были единственные лица, с которыми она и желала видеться.

 

 

 

К сожалению, материнское счастье Елизаветы было совсем недолгим: Великая княжна Мария умерла 27 июня 1800 года, прожив всего лишь тринадцать месяцев, и была похоронена в Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры.

 

 

 

Боль от утраты была настолько сильной, что Великая княгиня «почти не плакала»*; свои чувства Елизавета Алексеевна смогла выразить только в письме к матери: «О, мама, как ужасна непоправимая потеря: я первый раз переношу нечто подобное. Вы легко можете понять, какая пустота, какая смерть распространилась в моем существовании. Вы теряли ребенка, но у вас оставались другие дети, а у меня их нет, и я даже теряю надежду иметь детей в будущем. Но даже если б у меня и был другой ребенок, то ее, моей обожаемой Mäuschen, более не существует». 

 

Глубоко переживая смерть дочери, Елизавета отдалилась от мужа, и с этого времени их отношения становились все более холодными и официальными, к тому же «Великий князь не мог совершенно противиться окружающим его примерам и так же искал развлечения в ухаживаниях за дамами, пользовавшимися наибольшим успехом в данную минуту».****** 

Поворотным моментом в жизни супругов стала та роковая ночь – с 10 на 11 марта 1801 года - когда был убит Павел I.

 

 

Совершенно неожиданно для всех окружающих, большей частью испуганных и расстроенных, Елизавета проявила выдержку и твердость. 

Даже если такое владение собой являлось результатом определенной душевной холодности и отсутствием у Елизаветы добрых чувств к свекру, (о чем свидетельствуют некоторые фразы из ее писем к матери: «Правда, мама, этот человек мне противен, даже когда о нем только говорят…», «О, мама, в самом деле, он тиран!») следует признать, что сдержанность и рассудительность Елизаветы Алексеевны сослужили ей, в данный момент, хорошую службу: «Из членов императорской фамилии, среди ужасного беспорядка и смятения, царивших в эту ночь во дворце, только одна молодая императрица сохранила присутствие духа. Император Александр часто говорил об этом. Она не оставляла его всю ночь и отходила от него лишь на минуту, чтобы успокоить свекровь, удержать ее в ее комнатах, уговорить ее прекратить свои вспышки, которые могли стать опасными, когда заговорщики, опьяненные успехом и знавшие, как они должны опасаться ее мести, являлись хозяевами во дворце. …в эту ночь только императрица Елизавета сохранила самообладание и проявила моральную силу, которую все признали. Она явилась тогда посредницей между мужем, свекровью и заговорщиками и старалась примирить одних и утешить других».******

 

Елизавета подробно описала матери произошедшие события в письмах 13 марта: «Теперь все спокойно, ночь же с третьего дня на вчера была ужасна. Случилось то, чего можно было давно ожидать: произведен переворот, руководимый гвардией, т. е. вернее офицерами гвардии. В полночь они проникли к Государю в Михайловский дворец, а когда толпа вышла из его покоев, его уже не было в живых. Уверяют, будто от испуга с ним сделался удар; но есть признаки преступления, от которого все мало-мальски чувствительные души содрогаются; в моей душе же это никогда не изгладится. 

Вероятно, Россия вздохнет после 4-летнего гнета и если бы Император кончил жизнь естественной смертью, я, может быть, не испытывала бы того, что испытываю сейчас, ибо мысль о преступлении ужасна. Вы можете себе представить состояние императрицы: не смотря на то, что она не всегда с ним была счастлива, привязанность ее к Государю была чрезвычайная.

Великий князь Александр Павлович, ныне Государь, был совершенно подавлен смертью своего отца, то есть обстоятельствами его смерти: чувствительная душа его будет этим навсегда растерзана. 

Я была у себя в комнате и слышала одни крики ура. Вскоре после того, входит ко мне великий князь и объявляет о смерти своего отца. Боже! Вы не можете себе представить нашего отчаяния. Никогда я не думала, что это будет мне стоить столь ужасных минут. Великий князь едет в Зимний дворец в надежде увлечь за собой народ; он не знал, что делал, думал найти в этом облегчение. Я поднимаюсь к императрице; она еще спала, однако воспитательницы ее дочерей пошла подготовить ее к ужасному известию. Императрица сошла ко мне с помутившимся разумом, и мы провели с нею всю ночь следующим образом: она — перед закрытой дверью, ведущей на потайную лестницу, разглагольствуя с солдатами, не пропускавшими ее к телу Государя, осыпая ругательствами офицеров, нас, прибежавшего доктора, словом всех, кто к ней подходил (она была как в бреду, и это понятно). Мы с Анной (Великой княгиней Анной Федоровной - [Ростислава]) умоляли офицеров пропустить ее по крайней мере к детям, на что они возражали нам то будто бы полученными приказами (Бог знает от кого: в такие минуты все дают приказания), то иными доводами. Одним словом, беспорядок царил как во сне. Я спрашивала советов, разговаривала с людьми, с которыми никогда не говорила и, может быть, никогда в жизни не буду говорить, умоляла императрицу успокоиться, принимала сотни решений. Никогда не забуду этой ночи!

Вчерашний день был спокойнее, хотя тоже ужасный. Мы переехали, наконец, сюда, в Зимний дворец, после того как императрица увидела тело Государя, ибо до этого ее не могли убедить покинуть Михайловский дворец. Я провела ночь в слезах то вместе с прекрасным Александром, то с императрицей. Его может поддержать только мысль о возвращении благосостояния отечеству; ничто другое не в силах дать ему твердости. А твердость ему нужна, ибо, великий Боже, в каком состоянии получил он империю!»;

 

 

 

и 14 марта: «Как давно, любезная Мама, я не писала к Вам подробно. Я испытываю настоящее горе при мысли о том, какой смертью умер Государь, однако я не могу не признаться, что я облегченно вздыхаю вместе со всею Россией. Любезная Мама, осмелюсь сказать, что Вы теперь были бы более довольны моими политическими взглядами. Я восхваляла революцию только из безрассудства, чрезмерный деспотизм, царивший кругом, почти полностью лишил меня способности рассуждать беспристрастно: я желала только одного — видеть несчастную Россию свободной во что бы то ни стало. Когда я увидела, что началось брожение… что следует опасаться всеобщего бунта — и когда я научилась понимать, что может за тем последовать, то, уверяю Вас, мой разум успокоился. Мама, я была молода, теперь я взрослею, я набираюсь опыта — пусть медленно, но всегда нового и неземного. Я начинаю видеть, что я верила людям как себе, я приписывала им свои взгляды и чувства; я забыла, что они подвержены страстям, с которыми я незнакома и которые чаще всего подвигают людей на безрассудные поступки».

Коронация императора Александра I и императрицы Елизаветы Алексеевны состоялась 15 сентября 1801 г.

При вступлении на престол Александру было 23 года, Елизавете – 22. Это была самая молодая венценосная чета в российской истории.

 

`````````````````````````````````````````````````